|
( Интервью от 2000 г - интервью с сайта Любови Овэс. ) Кирилл Лавров: «Нам было с ним легко и хорошо…» Любовь Овэс На днях Георгию Александровичу Товстоногову исполняется 85 лет. Вы проработали вместе 33 года и уже 9, волею обстоятельств, возглавляете театр, оставленный им? Можете ли Вы вспомнить Вашу самую первую встречу? Кирилл Лавров Вы знаете, первое наше знакомство не состоялось. Я вернулся из армии, Товстоногов работал в Театре им. Ленинского Комсомола. Пошел ему показываться. Кто-то сказал Г. А., что на проходной его ждет молодой актер и он ушел через другой вход. Л.О. А при каких обстоятельствах состоялась следующая встреча? К.Л. После неудачи с Ленкомом я уехал в Киев, служил там, пока в 1955 меня не пригласил в БДТ тогдашний главный режиссер К.П. Хохлов. Ему приходилось в театре очень несладко, его буквально травили. Труппа была, мягко говоря, сложная. В 1956 ее возглавил Г.А. Товстоногов. Я к тому времени уже окончательно решил уходить из БДТ, где мне было дискомфортно, не играл и не верил, что буду. Отношение ко мне, как "хохловцу", было плохое. Написал заявление. Вдруг вызывают к новому главрежу. Вхожу, сидит, в руках мое заявление. Л.О. Каково было первое визуальное впечатление? К.Л. Первое ощущение - все крупное: голова, очки, нос, иссиня-черная, жестко выскобленная щека. Он мне сразу понравился. От него веяло силой. Сказал, что принял театр с широкими полномочиями, с правом полной его перестройки, что будет чистить труппу и что я ему своим заявлением облегчаю задачу, вместо двадцати трех человек ему нужно будет сократить двадцать два. Сказал, что у него принцип не задерживать артистов, которые уходят от него, но на сей раз он изменит ему и поговорит со мной. До сих пор не знаю, что произошло, он ведь не знал меня, как актера. Предложил остаться на год, а по прошествии его решить буду ли я в театре работать. В тот сезон я сыграл три роли. И остался навсегда. И был счастлив. Это оказалось самой большой удачей моей жизни. Это были замечательные годы. Л.О. В чем было его своеобразие, как руководителя? К.Л. Он строил театр-дом. Мне кажется Товстоногов был режиссером- зодчим, архитектором, возводившим здание театра по плану, учитывающему все: возможности труппы, каждого из нас, внешние обстоятельства, буквально все. Сейчас, когда принцип театра-дома, воплощенный им БДТ, всюду переживает кризис, когда он достиг вершины своей непопулярности, идея эта мне кажется еще более глубокой и правильной, чем прежде. У Товстоногова была идея. И огромная сила созидания, она буквально излучалась им. Внутри театра и вне его, он был для всех непререкаемым творческим авторитетом. Был широко образованным человеком. О театре знал буквально все. В нашем "доме" ничто не происходило без его соизволения. Это был хозяин. Все что делалось в коллективе было осуществлением в действии его знаменитой формулы: "Театр - это добровольная диктатура". Да, это была диктатура! Он был лидером, при котором было все остальное: и директор театра, и все служащие, я уж не говорю об артистах. Основано это было не на должностном уставном величии одного над другими, а на силе и непререкаемого творческого авторитета. И в этом была прелесть этой диктатуры. Она приносила наслаждение, каким бы мазохизмом это не звучало. Мы с удовольствием ему подчинялись. Конечно были недовольные, не всегда и он был справедлив, порой даже жесток, но когда он шел по театру, сидеть было невозможно, ноги сами вскакивали и становились во фрунт. И хотелось поклониться, хотелось, чтобы он остановился и поговорил с тобой, рассказал какой-то анекдот, над которым дружно хохотали все, даже если не поняли смысла, все равно хохотали, чтобы показать шефу, что поняли. Он очень любил рассказывать анекдоты и любил Фиму Копеляна, потому что тот тоже знал много анекдотов и тоже рассказывал их, и стоял хохот. Я помню его в те годы, когда он еще мог выпить рюмочку, последнее время он не пил совершенно, а в молодые годы мог себе позволить и очень любил после этого сесть за рояль и сыграть какой-то романс, уж не помню какой... Л.О. В чем по вашему секрет его успешной работы с артистами? К.Л. Вы знаете, он имел на нас какое-то магнетическое влияние. Не давил, нет! У него была колоссальная энергия убеждения. Репетируя, никогда не навязывал свое мнение, слушал и легко разбивал любые наши умозаключения, если был с ними не согласен. Он дал нам то, что редко можно встретить в театре - радость коллективного творчества. Товстоногов никогда не впихивал актеров в заранее придуманный каркас, что делают многие режиссеры, даже хорошие. Спектакль возникал естественно, незаметно, будто из ничего, постепенно, совместными усилиями. Он всегда знал о чем будет ставить, чем займется на ближайшей репетиции, но приходя, вел себя так, будто ничего не знает, ищет прямо тут, вместе с нами. Он умел провести через актера задуманное, сделать для него своим. В тех случаях, когда пьеса ему не нравилась, он притворялся, что не помнит, что там дальше, через страницу. Артисты говорили: "Георгий Александрович! Там иначе". Он отвечал: "Неважно, что там дальше, надо разобраться с этой страницей, с этой строчкой". Каким-то чудом все потом выстраивалось, сходилось, концы связывались. В такие моменты он мне напоминал фокусника. Конечно же он знал пьесу, но умел обмануть, создать на репетиции импровизационное поле. Он любил репетиции. Ему нравилось играть в Театр. Место в седьмом ряду, где был его столик, всегда приковывало внимание не занятой части трупы. Сидя в глубине зала, мы наблюдали за ним: он смеялся, подпрыгивал от удовольствия, разочарованно падал на стул... Л.О. Какая из черт его характера Вас особенно удивляла? К.Л. Он был чрезвычайно доверчив. Мог поверить сущим небылицам. Помню, оттаскивает меня за руку в угол и шепчет: "Вы знаете, Кирилл, мне сказали..." и дальше сущую нелепицу. Я говорю: "Георгий Александрович, но это же ерунда!" А он: "Но мне ведь сказали знающие люди, из Москвы...". Его доверчивость была поразительна. Ею пользовались недобросовестные люди. Это причиняло много вреда... Кто-то нашепчет, он поверит. Мог изменить от этого отношение к человеку, несправедливо обидеть. Однажды ему нашептали, что я вместе с Георгием Васильевичем Романовым, тогдашним первым секретарем Обкома партии, задумал переворот в БДТ. Романов ко мне, действительно, очень хорошо относился и после избрания меня председателем Ленинградского отделения ВТО пригласил поговорить о ленинградских театрах. В конце полуторачасовой беседы заговорил о БДТ. Его окружение не любило Товстоногова и всячески на него наговаривало, считая скрытым диссидентом. Мне пришлось объяснять руководителю города, что такими режиссерами не бросаются, что только благодаря Товстоногову БДТ - национальное достояние, что город должен гордиться и беречь его. Прихожу в театр, Г.А. в мою сторону не смотрит. Так длится какое-то время, я не выдерживаю, иду в кабинет, говорю: "Георгий Александрович! Я чувствую, что Вы на что-то сердитесь. Я так не могу, нам надо объясниться". Он сидит за столом, насупившись, из-под очков зырк на меня глазами, как вскинется: "Кирилл! Никак не ожидал от Вас!". И пересказывает театральные слухи. Я объяснил, как было. И все наладилось. Никогда больше не было у нас с ним недоразумений, напротив, полное доверие, даже близость. И я горд тем, что никогда, ни словом, не в помыслах, не предавал его. Он был моим учителем. Л.О. Скажите, пожалуйста, Кирилл Юрьевич, как бы Вы определили те отношения, которые существовали у труппы и Георгия Александровича: учитель и ученики, пастырь и паства, руководитель и подчиненные, соратники... Какая была система отношений? К.Л. Все вместе. И конечно у каждого были собственные отношения, свое место в этом, своя ячейка. У меня был случай, когда я буквально чуть не умер от восторга. Репетировали спектакль "Четвертый", я играл маленькую ролишку, эпизод острохарактерный. Отыграв, он всего пять минут продолжается, побежал как всегда в зрительный зал смотреть репетицию. Товстоногов имел привычку в темноте ходить взад - вперед по проходу. Минуя меня, он вдруг наклонился и ни звука не говоря, поцеловал. Для меня это было очень неожиданное проявление человеческой нежности, от него! Я понял, что ему понравилось, как я репетировал. На всю жизнь запомнил. Больше такого не было, хотя у нас были очень добрые отношения. Он мог быть удивительно простым, удивительно обаятельным, добрым. Но человеком был сложным и гениальным дипломатом. Все нити отношений внутри театра он держал в своих руках, будто настоящий кукловод. Был подлинным воспитателем труппы. Воспитывал, не давая роли, и наоборот, давая их. Я говорил, что он был строителем, актерские биографии были тоже его материалом. У него была группа своих артистов, с которыми ему было интересно. Мне посчастливилось попасть в их число. Он нас выращивал годами. Был внимателен, каждого пытался раскрыть, как-то иначе повернуть. Любил делать неожиданные назначения. Каждый был для него неповторим. Никогда не назначал на роль несколько человек. У нас не было вторых, третьих, четвертых составов, как в других театрах, хотя это было сопряжено с производственными трудностями - заболеет один актер и надо срочно заменять спектакль. Но Товстоногов предпочтет всегда сделать срочный ввод, чем репетировать двумя составами. Был в этом и глубокий профессиональный смысл. Спектакли Товстоногова были насыщены таким количеством тончайших нитей, линий и взаимосвязей, что изъятие одного из актеров моментально разрушало выверенную и выстроенную систему отношений, композицию, его ходы. Мы были его палитрой, тщательно подобранным оркестром, каждый инструмент в котором имел свой, только ему присущий тембр. Такова была его режиссура. Он никогда не брал пьесу, если не чувствовал в ней фокуса, не находил к ней отмычки. Для него было важно найти изюминку, которая бы стала решающим элементом спектакля в самом начале работы. Это могло быть неожиданное режиссерское решение, порой даже внешний эффект, связанный для него с сутью пьесы. Иногда его несло декорационное решение. Он любил художников и с удовольствием с ними работал. Я думаю он никогда бы не поставил "На дне", если бы они с Кочергиным не придумали каменную коробку, которая в начале поднималась, а потом саркофагом опускалась, хороня обитателей ночлежки. Л.О. Вы много ездили по разным театральным фестивалям, видели множество известных зарубежных спектаклей. Как бы вы определили нишу, занятую Г.А. Товстоноговым? К.Л. Мне кажется, будучи искренним и последовательным поклонником системы Станиславского, он соединил такую основополагающую ее силу, как сценическая правда, с яркой интересной формой, говоря грубо, Театр Станиславского с Театром Мейерхольда. Недаром у него в кабинете висят портреты обоих. Не оторвавшись от истоков русского театра, от так называемой школы переживания, он обогатил ее с принципом ансамбля. Товстоногов коллекционировал труппу. На тот момент это была действительно лучшая труппа в России. Все здесь были. Все ныне великие, ставшие москвичами и оставшиеся здесь. Это была великолепная труппа. Поэтому больно, когда читаешь теперь, уже после смерти Георгия Александровича, что БДТ -дутая величина, что театр никогда по-настоящему не пользовался успехом. Я уж привык к тому, что так пишут. Стремление наших людей свергать всех с пьедесталов, незыблемо. Как только человека не стало или его покинули силы для ответа, у нас начинают пинать, снимать сбрасывать. Дескать ничего особенного и не было, мол это все придумано. Нет, это не легенды. Это была целая эпоха, огромная и значительная в нашем театральном искусстве. И это знают на Западе, порой, лучше, чем у нас. Хотел я ответить на одну из таких статей, ее автора я помню мальчиком, восторженно ловившим слова Г.А. Товстоногова, да потом понял, что вступать в дискуссии бессмысленно. Но всегда очень больно такие вещи читать или слышать. Л.О. Вынужденно заняв после смерти Товстоногова его место, узнали ли Вы о нем что-то новое? К.Л. Нет. Но я и не занял его место. Оно свободно. Мои функции другие. Я не режиссер. Я просто должен был сохранить то, что он выстроил, вроде как законсервировать на первое время, чтобы не развалилось враз, как бывает в театре после смерти лидера, чтобы на растащили, не разрушили созданное им и всеми нами за эти 33 года. Я думал, что это временно, появится новый лидер и я передам ему бразды правления, но этот процесс затянулось... Л.О Утрата какого из товстоноговских качеств Вам кажется самой невосполнимой для Вашего театра? К.Л. Таланта. Все остальное можно заменить, талант нет. Л.О. Считается, что смерть дорисовывает портрет человека. Что нового Вы узнали о Товстоногове, когда его не стало? К.Л. Нам было с ним легко и хорошо и казалось, что так будет вечно. Мы не обращали на это внимание, считали нормой. Когда его не стало, все рухнуло... И это оказалось самым страшным открытием, пришедшим к нам после его смерти. 2000г. Любовь Овэс |
    
|
Сайт создан в системе uCoz