|
( Интервью от 01.06.2002 - Труд ) КИРИЛЛ ЛАВРОВ: СУДЬБА ВЕДЕТ МЕНЯ ПО ЖИЗНИ Этого удивительного человека, народного артиста СССР не надо представлять нашим читателям, его знают все. При этом, где бы он ни появлялся, люди подходят к нему запросто, как к давнему своему знакомому, интуитивно чувствуя в нем доброго, отзывчивого человека. И не ошибаются. Кирилл Юрьевич относится к редкой породе настоящих интеллигентов, увы, исчезающих из нашего общества. Вот почему так хочется продлить общение с ним. - Кирилл Юрьевич, многие завидуют вашей актерской карьере, считают счастливчиком, баловнем судьбы. Наверное, так оно и есть. И все-таки, что больше всего поражает вас в собственной жизни? - Недавно в ней произошло очень интересное событие, которое как бы завершило определенный круг моего бытия. Дело в том, что все свое детство я провел в старом петербургском районе. Между улицами Знаменская и Басейная есть переулок Озерный, а рядом, буквально в пяти минутах ходьбы находилась церковь, куда по утрам отправлялась моя бабушка. В этой церкви венчались мои папа с мамой, в ней же крестили и меня. Будучи совсем маленьким, я почему-то особенно запомнил пасхальную службу, крестный ход. В 1931 году Леушинское подворье, где находилась церковь, закрыли и устроили психдиспансер. Но несколько лет назад туда пришли энтузиасты и стали восстанавливать все, как было раньше. Отвоевали и привели в порядок церковь, часть помещений, организовали воскресную школу, ремесленные цеха. Узнав о том, что я крестился там, пригласили меня к себе, отец Геннадий отслужил молебен в мое здравие и выдал свидетельство о крещении. И вот я подумал тогда: как интересно замкнулся мой круг. Тут венчались мои родители, потом меня окунули в купель, затем храм был разрушен, прошло 76 лет, и надо же: я снова стою на этом полу, а вокруг меня те же стены... Вся моя жизнь обрела какой-то знаковый смысл, и цепочка замкнулась. - Вы верующий человек? - Не могу сказать, что всегда был истово верующим человеком, но даже в самые суровые и трудные годы для нашей религии старался заходить в храмы. Это меня успокаивало, очищало. - Кирилл Юрьевич, не кажется ли вам, что люди, долгое время отлученные от церкви, находили необходимую им духовность в классической русской литературе, которая вся пропитана идеями христианства. - Да, вы правы, наверное, поэтому я люблю Гоголя, Толстого. Кстати, недавно перечитывал "Смерть Ивана Ильича". Страшное произведение, но оторваться не мог. Мне так же нравится проза Виктора Астафьева. У нас всегда с ним были хорошие отношения, и мы часто перезванивались, он даже присылал мне свои книги. - Говорят, у вас была какая-то необыкновенная дружба с Константином Симоновым? - Наша дружба с Симоновым началась с работы, когда он пригласил меня сниматься в "Живых и мертвых". Произошло это на банкете после премьеры "Четвертого". Сейчас этот обычай исчез, а раньше драматурги, если театр ставил их пьесу, устраивали актерам банкет. Симонов был очень щедрым в этом плане человеком и всегда закатывал шикарные застолья. Так вот он подошел ко мне и сказал: "Мы собираемся экранизировать "Живых и мертвых". Мне кажется, вы бы могли сыграть Синцова". Тогда этот роман был страшно популярен, и я его, конечно, читал. Да и вообще, когда я служил в армии семь с лишним лет, то стихи Симонова всегда лежали в кармане моей гимнастерки. На кинопробах меня утвердили сразу, и мы стали с ним общаться постоянно. Однажды он привез меня к себе домой, вынул все свои дневники, тогда еще не опубликованные, и сказал: "Садись, читай, здесь все - и живые, и мертвые". Часто прямо с поезда я являлся к нему на квартиру, а когда он приезжал в Ленинград, то с вокзала заезжал к нам завтракать. - Скажите, а почему, на ваш взгляд, в современном кинематографе исчез так называемый положительный герой и мы стали усиленно подражать голливудским образцам? - Мне трудно судить. Другой век, другая эпоха. - Но ведь вы ее активный участник? - По поводу себя я уже не могу так сказать. Пришло новое поколение творцов, которых я часто не понимаю, а порой они вызывают у меня отторжение, и тогда я говорю себе: стоп, это старческое брюзжание, вечная нестыковка поколений. Если говорить о нынешнем кинематографе, то, по-моему, в нем утрачен интерес к человеку, и самое главное - исчезли нравственные ориентиры, чем всегда гордилась русская культура. Сейчас в кино очень важен занимательный сюжет, а герои как бы пристегиваются к нему. Это наблюдается не только в кинематографе, но и в театре. Проработав с Товстоноговым 33 года, я понял (и меня уже никто не переубедит), что главное в искусстве - это человек, его судьба. А самое трудное в театральном искусстве - это разгадать авторский замысел. - А Товстоногов умел разгадывать мысли автора? - Еще как! Он всегда шел за драматургом и не пытался вывернуть все наизнанку, как это сейчас часто делают некоторые режиссеры. Если бы 50 лет назад я увидел многие нынешние спектакли, вряд ли пошел в эту профессию. При всех диктаторских замашках Товстоногова он строил образ вместе с исполнителем. Я не выношу, когда к актеру относятся как к фотомодели. По-моему, никакие деньги не могут возместить ему нравственный ущерб. - Тем не менее вы снялись в телесериале "Бандитский Петербург", сыграв вора-"законника" Барона. - Прежде всего я почувствовал в нем интересную личность, и это меня подкупило. Тем более что когда-то я совершенно случайно познакомился с этим человеком. Однажды на улице ко мне подошел интеллигентного вида человек и сказал, что узнал меня, спросив при этом, не интересуюсь ли я стариной. Я ответил, что люблю живопись. Тогда он дал мне свою визитную карточку, где было написано: главный эксперт по антиквариату, телефон и пригласил заходить к нему, когда мне вздумается. В гости я к нему так и не попал, но хорошо его запомнил. Потом наш режиссер рассказал мне, что этот человек провел в тюрьме около 30 лет. Когда мы снимали в "Крестах", там очень многие помнили Горбатого, показывали его камеру, койку в тюремной больнице, где он умер от рака легких. - Неужели Петербург действительно такой криминальный город? - Не криминальнее Москвы или Кемерова. Просто он портовый город, поэтому у него есть свои специфические особенности. Вы даже не представляете, какие "оригинальные" типы жили в нашем Озерном переулке. Эта среда, связанная с драками, поножовщиной, была очень привлекательна для мальчишек, она засасывала нас. Моей маме даже пришлось написать моему отцу письмо в Киев (к тому времени они развелись), чтобы он воздействовал на меня. Тогда я получил от него длинное послание, которое до сих пор хранится у меня. Одним словом, к 14 годам я много принес горя своим родителям. А потом началась война, и все сразу перевернулось, возникли другие проблемы. Когда в 1943 году мне исполнилось 17 лет, я стал проситься на фронт, обивая пороги военкоматов. - В то время вы учились в школе? - Нет, я работал на заводе в Новосибирске, окончив всего 7 классов. Наконец, весной 43-го меня отправили, но не на фронт, куда я так стремился, а в военно-техническое авиационное училище. Закончив его с отличием и получив звание старшего сержанта, я уехал на Дальний Восток, потому что война уже закончилась. Так получалось, что как будто кто-то охранял меня от смерти и продлевал мою жизнь. - Ну и как же вы попали в театр? - Вернувшись после демобилизации в Ленинград, вначале попытался поступить в театральный институт, но когда там узнали, что у меня нет аттестата зрелости, то посоветовали прежде всего окончить школу. Садиться за школьную парту в 25 лет мне не хотелось, и, вдоволь наигравшись в самодеятельности, я решил пробиваться в профессиональную труппу. Отправился прямиком в Театр Ленинского комсомола, поскольку это был лучший коллектив в городе. Но тогда Товстоногов улизнул от меня, узнав, что его поджидает на служебном входе какой-то странный юноша в шинели. Надо сказать, что в то время я со своей наивностью и армейским воспитанием напоминал белую ворону в актерской среде. Не попав к Товстоногову, я уехал к отцу в Киевский русский театр имени Леси Украинки, где он работал актером. Отец не одобрял моего выбора новой профессии. Он обладал скептическим и ироническим умом, был в дружбе с Блоком, Бенуа, Добужинским и, вращаясь в их кругу, постоянно говорил: "Всему, чего я достиг в этой жизни - обязан тем великим людям, с которыми меня сводила судьба". - Ну и как вы потом встретились с Товстоноговым? - Это случилось после того, как я, проработав в киевском театре у Константина Хохлова, снова вернулся в Ленинград. Хохлова пригласили возглавлять БДТ, и он взял нас с женой с собой. Проработав три или четыре месяца в театре, он скончался от инфаркта, и на его место пришел Георгий Александрович. Поскольку я был актером Хохлова, то решил уйти из труппы. Как сейчас помню, в феврале пришел в кабинет Товстоногова с заявлением об уходе. Он посмотрел на заявление и сказал, что поскольку ему разрешили реформировать труппу и уволить 17 человек, то своим заявлением я облегчил ему задачу на одну единицу. И все-таки он просит меня поработать в театре еще один сезон. Вот таким образом и определилась вся моя дальнейшая актерская судьба. - Кирилл Юрьевич, и последний вопрос: можно ли быть счастливым, когда, казалось бы, все знаешь наперед и ничего нового от жизни уже не ждешь? - Вы не поверите, но у меня складывается впечатление, что я ничего не знаю и каждую новую роль воспринимаю как первую. Когда я ее получаю, то закрываю свой кабинет руководителя театра и иду на сцену репетировать, мучиться, страдать. Это и есть для меня счастье. 01.06.2002 Лебедина Любовь |
    
|
Сайт создан в системе uCoz