|
( Москва закулисная ) Москва закулисная - 2. Тайна. Мистика. Любовь. У этого артиста честное, открытое лицо, как у политрука. И мы, замученные стереотипами советского кино, должны быть уверены, что во время войны такие, как он, должны были либо совершить подвиг, либо погибнуть при совершении оного. И даже трудно поверить, что в прошлом он был грузчиком, заготовителем яиц и физруком, неучем по актерской линии, который чуть не вляпался в историю с хрущевским родственником. Про таких, как он, говорят: "С ним пошел бы в разведку". И похоже, что из всех грехов рода человеческого у него только один - он беспросветный курильщик. В нем уживаются две взаимоисключающие личности - художник и чиновник, что само по себе драматично. Кирилл Лавров - замечательный артист театра и кино. Он же - руководитель легендарного питерского театра БДТ. Он же президент Международного театрального союза, а в недавнем прошлом - депутат нескольких созывов Верховного Совета СССР. Ясное дело, что это Знаковая фигура. Спасительная звезда в лоб - Зять Хрущева - Без актерского диплома - Как говорил Ленин - от вождя до пахана один шаг - Рецепт против актерской истерии. - На фронте я не был. В сорок первом мне было пятнадцать. В эвакуации я остался кормильцем в семье. Пошел грузчиком на "Заготзерно". Мы грузили баржи, которые по реке Вятке приходили. Я был крепкий, жилистый мальчишка. А мешки с льняным семенем были до девяноста килограммов - тяжелый очень продукт, - и мы таскали по сходням их на баржу. А потом меня взяли на работу в инкубатор. У меня был портфель, в котором лежали бланки договоров, и я ходил по колхозам, пытался заполучить яйца. Так меня собаками травили, гнали из деревень: какие яйца, когда люди дохли с голоду? Инкубаторская деятельность длилась недолго. Однажды меня послали далеко, сорок пять километров лесом идти. Дали старую лошадку, санки, я дошел до деревни, а наутро выяснилось, что лошадь моя сдохла. Обратный путь - пешком и на пузе по реке Вятке. Кстати, когда мы недавно были на гастролях в Вятке, я попросил свести меня в те места, в село Сорвижи. Они такую встречу мне устроили! Священник отслужил службу в мою честь. У меня слезы текли. А какая-то старушка подошла, старенькая, вся трясется и говорит: "Кирка, ты помнишь, я ведь в тебя влюблена была. А ты на меня и не смотрел. Ты все за Валькой Веткиной бегал". Ох, классно же было! Ну голодно, а теперь кажется, что классно. Через полгода я стал бегать по военкоматам и требовать, чтобы меня взяли на фронт. - Честно - хотелось? - У! Безумно. Рвался. - А если убьют? - Не думал. Искренне хотел защищать Родину и не представлял, что такое война. Тогда было что защищать. Но мечта моя так и не осуществилась. В сорок третьем меня зачислили в училище, и в сорок пятом я закончил его в качестве авиационного техника. С отличием, между прочим. Меня перекинули на Дальний Восток, где затевалась заварушка с Японией. Приехал в Южносахалинск, а город горит. Так мы нашли завод с японской водкой - сакэ, и все воины-освободители с котелками двинули туда. - И вы... - Конечно, набрал. - Там вы в первый раз попробовали алкоголь? - Нет, еще в Ленинграде до войны. У меня приятель был - Головастиков, и его папа с мамой варили бражку. И вот помню: он вытаскивал из-под кровати жбан, мы трескали по стаканчику и шли на первомайскую демонстрацию. Но... южносахалинская сакэ кончилась, и меня перебросили на Курильские острова, где я оттрубил пять лет. Именно здесь во мне проснулась страсть к театру, о котором раньше и слышать не хотел. Хотя я из театральной семьи (отец Кирилла - Юрий Лавров - был одним из лучших актеров Киевского театра имени Леси Украинки. - М.Р.). Вообще на Курилах много было у меня всяких эпизодов. - А страшные были? - Это когда мне череп проломили. Ночью я возвращался в свою землянку, согнулся под шквальным ветром в надвинутой фуражке и вдруг почувствовал страшный удар. Очнулся только утром в грязной луже с кровью, так и не поняв, кто же меня хотел убить. Спасла меня большая звезда на фуражке, которую накануне прислала мама. Звезда вся была разбита и вмялась в лоб. Вот дырка только осталась, видишь? - А в переносном смысле артист Лавров получал по морде? - У меня есть черта, не знаю, как это называется: я болезненно переношу попытки унизить меня, оскорбить. Был такой случай... в Киеве. Я приехал в Киев к отцу работать после Курил. Но, поскольку не имел законченного среднего образования, меня взяли только в вспомогательный состав. Как молодого коммуниста меня "бросили" на комсомольскую организацию в театре. И вот наша актриса Вера Улик решила вступить в партию, попросила у меня рекомендацию. Я, конечно, дал. На другой день меня вызывает директор театра Гондарь, который был близким родственником Хрущева (он ногой все двери открывал, и его боялись). - Ты дал рекомендацию Улик? - Да. - Ты не понимаешь, что ты сделал? Она же еврейка. - Ну и что? Я не понимаю, что вы мне говорите. Он перегнулся через стол: - Жаловаться пойдешь? А я скажу, что этого не было. Мне поверят, а тебе - нет. Для меня это было таким потрясением, что я тут же кинулся в райком партии, написал заявление, где изложил все и закончил: "С этим человеком в одном театре я работать больше не могу". Тогда я верил в высшую справедливость. - Взяли и накатали бумагу не на кого-нибудь, а на зятя главы государства. Хотелось бы понять природу поступка - смелость или глупость? - Наивность. Она даже сейчас сохранилась. И сейчас бывают моменты, когда я совершенно не могу перенести несправедливости, отчего способен наделать глупостей. У Константина Симонова, помните, в книге "Последнее лето". Вот он точно усек, когда писал, как генерал Серпилин (его в кино играл Папанов) пошел к Сталину, чтобы все тому выложить начистоту. "Серпилин, выходя из кабинета, вдруг отчетливо понял, что жаловаться некому". А я верил, что есть кому. - И чем ваше "хрущевское" дело кончилось? - Тем, что меня каждый день стали вызывать в райком и просили забрать заявление. А бумага-то отдана. Надо реагировать. Горком, обком, наконец меня вызвали в ЦК компартии Украины. В большом кабинете маленький человечек усадил меня рядом с собой и полчаса расспрашивал про дела театра, ни слова не говоря о моем деле. После этого меня на черной машине отвезли в театр. Главная театральная сплетница Киева раззвонила всему городу, что меня "доставили". Историю попросту закрыли. Но в Киеве я работать не смог. Хрущевский зять сгноил бы меня. И тут я получил приглашение от нашего замечательного худрука Киевского театра, Константина Хохлова, перебравшегося в Питер, приехать в БДТ (Большой Драматический театр. - М.Р.). - Но тогда, Кирилл Юрьевич, вам было двадцать пять, а сейчас семьдесят два. Сейчас вы верите в справедливость или возможность справедливости? - спрашиваю я вас, спрашивают себя нормальные люди. - В этом смысле я давно потерял надежду. - А вы не жалеете, что так и не получили актерского образования, став на самом деле очень сильным профессионалом? - Как не жалел? Всегда чувствовал, и по зарплате, которая была самой маленькой. И тогда, когда меня предложили перевести из вспомогательного состава в основной - коллеги возмутились: "Как можно? У него же нет образования". - У вас такая актерская фактура, что мне трудно поверить, будто вам по-настоящему может удаться роль негодяя. - Но почему же? Я играл плохого секретаря обкома в фильме Трегубовича. Я убил Тузенбаха в "Трех сестрах" у Товстоногова. В "Четвертом" я сыграл акулу капитализма - Чарлза Говарда, и после этой роли меня как артиста наконец признал отец. Я играл одну из своих любимых ролей - Молчалина в "Горе от ума". Ой, да я вижу, я вас совсем обкурил. Сейчас форточку открою. - Спасибо за заботу о трудящихся. Но Молчалин - это вершина вашей мерзости? То есть не вашей лично. - Да. Сперва я репетировал его бездарно. Но Товстоногов использовал мою фактуру, узнаваемость, и это ложилось на его современное видение молчалиных. Ведь он же, Молчалин, на цыпочках и не богат словами, а делает все расчетливо, ради карьеры. Я таких много видел инструкторов, депутатов, которые отлично понимали, что живут не по совести, а как надо. - Вот! Ваша депутатская жизнь - отдельная глава. Но прежде - мне кажется, вы недооцениваете собственные возможности в создании образов негодяев. Вот ведь Ленин - ваш персонаж, не отпирайтесь. - Тут все неоднозначно. Я все-таки не верю в таких людей, которые с юности становятся мерзавцами. Вот смотрите - маленький, плюгавенький, лысенький, и в течение года он объединяет, организует и заваривает такую бучу... А ведь до него были люди. Как этот смог? - Кстати о внешности вождя. Тому, что Калягину дали роль Ленина, я нисколько не удивляюсь - маленький, плотненький, динамичный. А вы - с мужественным, даже красивым лицом, с военно-спортивной выправкой. Спокойный, если не сказать флегматичный. Опять же волосы на голове имеются. - На Ленина я пробовался на "Мосфильме" у покойного режиссера Рыбакова - полное фиаско. И после этого отказал Трегубовичу, который затеял снимать "Доверие". Он прислал ко мне в театр гримера, и тот чего-то подклеил, подрисовал кисточкой на моем лице. Надели кепку и... меня утвердили. А тут еще в Финляндию на съемки надо было ехать. Опять же приятно. Кеша Смоктуновский играл - вдвойне приятно. В театре я сыграл Ленина четыре раза и дважды в кино. Критики нашли, что у меня ленинский прищур и я говорю голосом Ленина... Нет, с ним все неоднозначно. Все его жестокости известны, а наряду с этим показная (а может, и непоказная) простота и скромность. Ведь он своего коменданта за спиленное дерево разжаловал. - Конечно, разжаловал, а ведь мог бы и бритвой по горлу. Кстати, а сколько стоила Ленинская премия, которую непременно получали все воплотители его образа в искусстве? - Десять тысяч рублей. - А помните, что приобрели благодаря Ильичу? - У меня тогда сгорела дача, и я построил фундамент. Потом пять лет работал и снимался в эту дачу. Так что она у меня памятником стоит Владимиру Ильичу. - Вот ведь феномен: благодаря Ульянову-Ленину вы укрепили свое материальное, профессиональное и общественное положение. Но у вас есть роли - замечательные, с моей точки зрения, которые никак не отмечены. Например, роль Нила в спектакле "Мещане". Его иногда по телевизору показывают. - А я тебе скажу, почему не получалось ничего. На гастролях в Румынии нас принимал Чаушеску - тогда секретарь по идеологии ЦК. Так он мне сказал: "Глядя на вашего Нила, понимаешь, что придет тридцать седьмой год". - Кирилл Юрьевич, я ошибаюсь или нет: когда актер, самое зависимое существо, становится начальником, чиновником, как вы, - это приятно, это греет душу после стольких лет зависимости? - Да что в ней приятного, в должности? Вся моя общественная карьера строилась без моего участия. - Позвольте вам не поверить. - Клянусь тебе! Мне звонят: "Будем вас двигать в депутаты". Бац - выбрали. Потом умер замечательный артист Толубеев, и меня выбрали председателем питерского ВТО. Образовался Союз театральных деятелей СССР - меня избрали президентом. - То есть, вы лежите, курите, а вам сообщают, что вы уже... депутат. - Депутатство - это вообще выдуманный буферный институт между народом и властью. Причем этот буфер ничего не может сделать. Я принимаю жалобы от людей, иду к начальству, и меня посылают. Если мне что-то и удавалось, так только в силу известности. Я был счастлив, когда меня люди приглашали на новоселье и в честь меня называли сына. А потом у меня - армейская закваска, я старался делать все как можно лучше. - А вы пользовались ленинским обаянием? - Это интересно: я чувствовал, что свет ленинской роли на чиновников действует, просители ко мне апеллировали: "Вы же для них Владимир Ильич". А однажды я ехал на дачу, зашел в сельпо, а там какая-то бабулька как завопит: "Ленин, Ленин!" - и пулей вылетела. - Это замечательно, что как депутат вы помогли многим людям улучшить жилусловия. Но лично мне хотелось бы понять, как чувствуют себя демократы-депутаты того исторического съезда Верховного Совета, когда при их молчаливом участии захлопали и унизили Сахарова? Не сочтите это претензией моего поколения к вашему, но все же... - ... - ??? - ...Тогда зал был разделен на две части - одна захлопывала, другая - демократически настроенные люди.. Все правильно. За такие моменты приходится раскаиваться всю жизнь. Я тоже считаю, что когда была устроена обструкция Андрею Дмитриевичу, то какую-то акцию мы должны были сделать... Но.. Стыдно... До сих пор. А потом, я ведь все понимаю, общественная лабуда мешает моей актерской профессии, и кое-кто из моих коллег считали и, наверное, до сих пор считают, что я всего добился, потому что коммунист, депутат. А с другой стороны, когда после смерти Товстоногова все мои товарищи тайным голосованием выбрали меня худруком, это что-то значит. Да не люблю я эти интервью. Человек начинает выдумывать чего-то, врать. Вот я тебе наврал. - ??? - Помнишь, спрашивала, когда страшно? И я сказал - стукнули по башке. Да не страшно было. Больно. А испытывал страх, когда мой сын в критическом возрасте лет четырнадцати-пятнадцати, в два часа ночи возвращался домой. Я вообще безумно всегда боюсь за своих детей. Животный страх испытываю, хотя никогда не показываю. - А при столь трепетных отцовских чувствах вы могли бы на себя взять материнские обязанности? - Да нормально это - бояться за своих детей. И потом, я же Дева, хотя грудью не кормил, обеды не готовил. - Последняя роль в кино - авторитет криминального мира Барон. Как вы, народный артист, экс-депутат и экс-председатель Театрального общества, докатились до такой роли? - Я начал катиться с самого начала. Одна из первых ролей в кино - это вор в законе Ленька Лапин по кличке Лапа в картине "Верьте мне, люди". И там, кстати, мне на лице сделали шрам. Когда режиссер Владимир Бортко начал снимать "Бандитский Петербург", он вспомнил моего героя и предложил сделать такой же шрам. А кроме того, я этого Барона, между прочим, знал. - ??? - Я вспомнил, что как-то лет пятнадцать-семнадцать назад шел в театр вдоль Лебяжьей канавки. Вдруг ко мне подошел человек интеллигентного вида, с женой: "Кирилл Юрьевич, мы вас прекрасно знаем. Мы ваши поклонники. Вы случайно не интересуетесь стариной?" - "Интересуюсь", - отвечаю я. И он протягивает мне карточку, на которой написано: "Юрий Михайлович такой-то, главный эксперт по антиквариату". Где эксперт? У кого эксперт? Но я запомнил и визитку, и этого человека - худощавый, сутуловатый, с очень умным лицом и хорошей речью. В сериале он так и остался Юрием Михайловичем по кличке Барон. Хотя на самом деле у него кличка была Горбатый. - Какое знание криминального мира, однако... - Зря иронизируешь. В этом народе много интересных личностей встречается. Особенно раньше. Сейчас - так, мелочь с кулаками и цепями. Я серьезно изучал этих людей. И мне еще на первой картине помогал уголовный розыск Ленинграда. - Но ваша последняя театральная роль - господин Маттиас Клаузен семидесяти лет в "Перед заходом солнца"... Я хочу спросить, основываясь на чем, можно сыграть последнюю любовь очень старого человека? - Ты спрашиваешь, возможно ли влюбиться? Абсолютно возможно. Дело все в том, что душа остается молодой. Это дряхлеет тело, оболочка изнашивается, как автомобиль. И его надо выбрасывать на свалку. Ну и потом я же актер, и у меня есть возможность пофантазировать на тему любви. - Актеры - народ суеверный. Вы не боялись браться за роль, которую, по театральным преданиям, относят к разряду лебединой песни, то есть последней? - Я знаю, что многие артисты отказываются от ролей, которые заканчиваются смертью. Но у меня, понимаешь ли, чуть ли не половина таких в репертуаре. И что мне делать? Хотя... в гробу лежать не люблю. Вот в "Бандитском Петербурге" я должен был полежать в нем, но наотрез отказался. Лебединая песня... Да тут какая бы роль ни была - она лебединая. Лучше уж такой лебедь, чем какая-нибудь чахлая синица. Знаешь, что меня больше пугало и останавливало? Что эту роль до меня играли глыбы - Астангов, Царев, Симонов. Говорят, Сушкевич в этой роли был гениальным. Все это знаковые фигуры. А я?.. Ну потом пришел к тому, что совсем необязательно быть героической фигурой. Надо идти от себя и думать: "Да, Клаузен был невысокого роста, худощавый". Да и потом старик, я имею в виду драматурга Гауптмана, оказался мудрым. Какие бы просчеты он ни допустил в пьесе, он рассказал о человеке, который прощается с веком, недоволен им. - Кирилл Юрьевич, если зачеркнуть всю жизнь и с начала начать, то вы... - Да не знаю я. Может, я вообще артистом не был бы. Я свою жизнь начинал с других мечтаний. Я, например, люблю копаться в старых бумажках. Но не просто бумажках, а написанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Может быть, я был бы хорошим архивариусом. Хотя нет, у меня нет системы. И несмотря на то что время от времени я расчищаю квартиру от завалов, у меня такой бардак. Я люблю старые книги. У меня, например, есть прижизненное издание "Ревизора", и мне его приятнее читать, чем книжку из серии "Школьная библиотека". А может быть, знаешь, я стал бы администратором или функционером в футболе. Вот я прихожу на стадион, как на праздник, и на великих футболистов смотрю, как на богов. А если бы я был функционером, я бы носил за ними майки. И был бы при своем любимом футболе. Но сложилось, как сложилось. Это жизнь. - Ваша дочь Маша - актриса БДТ. Когда вам приходится распределять роли и очередь доходит до нее... - Она никаких привилегий не получает. Протекционизма у нас в семье быть не может. После института Маша работала не в БДТ, а в ТЮЗе. И в наш театр пригласил ее не я, а наш режиссер, для постановки "Трех сестер". Вообще я не терплю интриг, сплетен. - И не участвуете в них? Как с такими качествами можно быть руководителем театра? - Наверное, это трудно. Наверное, я плохой худрук. Я в последнюю очередь узнаю о романах в театре, меня легко можно провести. - Но как в таком случае вы строите взаимоотношения с примадоннами, поступки которых вне всякой логики и законов? Выходит, что вы в театре - белая ворона, как парторг, попавший сюда по разнарядке? - Я бы с парторгом не сравнивал себя. Они, раньше направляемые партией в театр, ничего в нем не смыслили. А я все знаю. Мое нежелание жить по законам закулисья, но знание этих законов - вот что дает мне силу общаться с примадоннами и женского, и мужского пола. - Все-таки, Кирилл Юрьевич, вы какой-то неправильный артист: а) баек не рассказываете, б) в закулисную жизнь не играете. Соврали - и то признались. - А может, мне это помогает - беловоронистость. Как помогает? Ко мне всегда хорошо относился Товстоногов. Однажды меня вызвал первый секретарь Ленинградского обкома Романов. Мы полтора часа разговаривали, и я пытался убедить его в том, что Товстоногов (в то время к нему относились как к внутреннему диссиденту) - это художник, составляющий честь города, его не надо третировать, а надо поддерживать. И вот кто-то из доброхотов пересказал Товстоногову весь мой разговор с Романовым, только ноборот: что я рвусь к власти, прошу его убрать. Товстоногов как будто бы перестал меня замечать. Я переживал, потом не выдержал: "Я такой человек, скажите мне прямо в глаза..." И тут он как с цепи сорвался: "Да, Кира, мне рассказали..." В общем, все выяснилось, и у нас установились такие отношения, что он мне поверял самые интимные свои мысли. Я терпеть ненавижу недоразумения, я люблю все выяснить до конца. - Как всякая белая ворона, Лавров одинок? - Чувствую себя одиноким. - Вы так много курите. А возраст? Здоровье? - Полторы пачки в день уходит. А что здоровье? Как масло коровье, - говорил Чебутыкин. - Да вы философ? - Философ. Я знаю, что в театре (да и не только в нашем) может наступить период упадка. Но все равно - театр останется. И, как говорил Чехов, придут новые, те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свою жизнь так глупо, так безвкусно. Те, может быть, найдут средство, как быть счастливыми. А мы... у нас одна надежда. Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения. Быть может, даже приятные. Марина Райкина. |
    
|
Сайт создан в системе uCoz