|
( Интервью от 18.05.2007 - День ) Кирилл Лавров. Последнее интервью. Заканчивается холодная весна 2007-го. Кто-то будет вспоминать ее, потому что первый раз влюбился, другой — из-за митингов на Майдане. Для иных эти дни связаны с горькой потерей близкого человека. И для всех нас весна 2007 года будет ассоциироваться с невозвратным уходом части великой культуры ХХ века, которую представляли гениальный виолончелист и дирижер Мстислав Растропович, талантливые актеры Михаил Ульянов и Кирилл Лавров. Для меня это были отчаянные дни, когда сухие информационные сообщения воспринимались как личная трагедия. Уходят не просто известные люди, которых знаешь по творчеству и экрану. Уходит поколение настоящих мужчин, негероических героев, способных на поступки и в искусстве, и в жизни. С Кириллом Юрьевичем Лавровым мне посчастливилось общаться. Интервью печатается впервые. Кирилл Лавров. Кирилл Юрьевич Лавров. Можно просто произнести это словосочетание, и любой из нас тотчас восстановит в памяти фрагменты фильмов «Живые и мертвые», «Братья Карамазовы», «Укрощение огня», «Мастер и Маргарита». И многих-многих других, где играл этот замечательный актер. Более того, Кирилла Лаврова можно назвать знаковой фигурой в искусстве второй половины ХХ века: из десятилетия в десятилетие он неизменно оставался героем нашего времени. За 50 лет, отданных сцене и кино, Кирилл Лавров по-сути сыграл истории не отдельных людей, а целого поколения. Поколения, много пережившего и повидавшего, которому есть что рассказать и соотечественникам, и потомкам. — Кирилл Юрьевич, первое, что хочу сделать, — признаться вам в любви. В студенческие годы ваш портрет из журнала «Советский экран» висел у меня в общежитии над кроватью. Поэтому я особенно волновалась, готовясь к встрече с вами. И вспомнила чудную эпиграмму, написанную Александром Ивановым: « Коль вдруг недоброю порой его обидеть захотите, перо немедля положите… Он — положительный герой!» Однако, говорят, в детстве вы были задирой и хулиганом? — Должен признаться: мне очень приятно, что вы начали разговор с таких лестных слов… Что касается остального: был нормальный мальчишка, мог и подраться и похулиганить. Правда, порой мои «приключения» принимали опасный характер. Слава Богу, все обошлось. Не без вмешательства папаши, которому мама жаловалась в письмах (мы с ней жили в Ленинграде, а отец в Киеве): «У Кирки не все в порядке! Попал в плохую компанию!» — Драки «двор на двор»? Или что-то более серьезное? — В том районе Ленинграда, где мы жили, сколотилась компания «серьезных» парней старше нас. У них дело до воровства, даже до убийств доходило. А мы, кто помладше, суетились вокруг них. Блатная романтика привлекает в этом возрасте, что и говорить. Если бы не отец, неизвестно, чем бы все закончилось. Да тут еще общая беда — началась война. Мне было 14—15 лет, омерзительный возраст, когда нет тормозов. — Вы пережили блокаду?! — Нет, мама была директором интерната, и вместе с ее детишками (их было человек 100— 150) в самом начале войны мы уехали в эвакуацию в Кировскую область. Конечно, все дворовые проблемы тут же забылись. Пришлось работать, кормить семью. У меня ведь еще младшая сестра была, совсем маленькая, 39-го года рождения. И бабушка. Потому-то я и остался недоучкой, не было возможности учиться в школе. — Где работали, Кирилл Юрьевич? — Где я мог работать в том-то возрасте! Грузчиком, конечно. Была такая организация «Заготзерно» на Вятке. Туда подходили баржи, и нужно было таскать зерно. Нехитрая работа… — Но ведь мешки-то были килограммов по двадцать как минимум, а вы совсем мальчишка! — Если бы по двадцать! Мешки с льняным семенем. Очень тяжелые, по 90 килограммов. Но я был мальчишка жилистый, в детстве занимался спортом. Довольно ловко балансировал по шатким мосточкам с берега на баржу и обратно. Много было смешного... — ??? — Правда, правда. Смешное все равно было. Например, мне вдруг предложили перейти на работу в инкубатор агентом по закупке яиц. Для чего это делалось, непонятно: вокруг все голодают, а я с портфелем, с бланками для договоров, на лошаденке отправлялся по соседним колхозам заключать договоры на поставку яиц в инкубатор. Никаких яиц, конечно же, не привозил, но ощущал себя очень важным человеком. Однако продлилось все это недолго. Однажды поехал в дальнюю деревню, километров за 45 от дома. Остался переночевать, а утром мне сказали, что лошадка моя сдохла. Она старенькая была, просто стояла, жевала сено, да так и просела. Делать нечего, пошел пешком. Идти нужно было быстро. Стояла весна, и лед на Вятке должен был вот-вот тронуться. Когда добрался домой, смертельно уставший, залез на русскую печку и сутки спал, не просыпаясь. — В силу возраста на войну вы не попали, но в военное училище поступить успели? — Это уже случилось в Новосибирске, куда мы переехали из Кировской области. Я работал на военном заводе и страстно мечтал уйти на фронт, искренне рвался в бой, был уверен, что совершу героические подвиги. Во всяком случае, выполню свой гражданский долг… — Не думали, что на фронте могут убить? — Допускал такую мысль, но казалось все-таки, что со мной этого случиться не может. Поэтому в 17 лет, когда моего призыва еще не было, долго ходил в военкомат, и, в конце концов, меня все-таки взяли. Но отправили не на фронт, а в специальную школу, где очень быстро, за один-два месяца, готовили младших командиров. Затем в военное училище, которое окончил через два года, как раз в день окончания войны, и получил звание старшего сержанта. Служить меня отправили на Дальний Восток, где и «оттрубил» пять лет. — После войны не было мыслей окончательно связать судьбу с армией? — Не было. И я приложил все усилия, чтобы не стать офицером. В этом случае сложнее было бы демобилизоваться. Оставался старшим сержантом, хотя занимал офицерскую должность: был техником звена, обслуживал три самолета. Последнее время страстно увлекся самодеятельностью, очевидно, гены сработали. Самолеты были уже на втором месте, на первом же — клуб, наши спектакли. — Что играли в то время? Главные роли вам доверяли? — Да, я был герой-любовник. Нам повезло, что руководителем театра у нас был очень серьезный и театральный человек по фамилии Монахов. До войны он работал в Камерном театре у Таирова. Был и артистом в массовках, и плотником, и монтировщиком. Владел множеством профессий, но, кроме того, был просто талантливым человеком и очень много знал о театре. Вы бы видели, какие мы делали декорации, причем ведь каждый гвоздь и любая доска привозились с Большой земли. У нас деревья нельзя было использовать как строительный материал, они все изогнутые, стелящиеся по почве. Добывали какие-то коробки, ящики, красили их зеленкой, йодом, ворованными из медсанбата. Мягкие декорации шили из марли. И в результате получалось очень красиво и эффектно. У меня даже фотографии сохранились до сих пор. — А как же все-таки возник профессиональный театр? — Как вы уже знаете, аттестата зрелости у меня не было. Но я все-таки проник в театральный институт, пришел на консультацию к профессору Леониду Федоровичу Макарьеву. Читал стихи Симонова. Был я очень горячий, читал эмоционально. И профессор рекомендовал мне поступать, но, узнав, что я не окончил десятилетку, посоветовал в первую очередь заняться средним образованием, а уж потом думать о специальном. Увидев мое кислое лицо, смягчился и сказал, что есть еще один путь — просто пойти работать в театр. Как это происходило в старом русском театре. Поначалу я попытался закончить школу. Накупил учебников, обложился ими, но через два дня понял: бессмысленное занятие. В это время в Ленинград на гастроли приехал театр имени Леси Украинки, где работал отец. Нужно сказать, зная все подводные сложности актерской профессии, он был категорически против моего выбора. Очень надеялся, что я все-таки стану офицером, закончу академию, сделаю карьеру военного инженера в авиации. Займусь настоящим мужским делом, вместо того, чтобы каждый вечер морду красить (смеется). Поэтому втайне от него я сразу пошел к главному режиссеру театра Константину Павловичу Хохлову, которого знал. Он прослушал меня и взял во вспомогательный состав труппы, поскольку диплома у меня не было. Я приехал в Киев, пришел к отцу и сообщил, что теперь служу с ним в одном театре. Он в это время разошелся со своей очередной женой и оставил ей квартиру. И нам на двоих выделили гримерную на втором этаже в родном театре. А через год приехали выпускники школы- студии МХАТ, среди которых была и моя будущая жена Валя Николаева. К сожалению, она не дожила год до нашей золотой свадьбы… Тогда их с девчонками — Беллочкой Павловой, будущей женой Коли Рушковского, и Ирой Молостовой — поселили в гримерной на третьем этаже, аккурат над нами. Мы перестукивались по батареям, ходили к ним чай пить. Отношения были очень милые. — И плавно переросли в более глубокое чувство… — Любовь пришла позднее, когда меня выбрали секретарем комсомольской организации. Помню, была очень снежная зима, и я объявил своим комсомольцам, что мы идем чистить снег вокруг театра. Все пошли, а Валька Николаева нет, улизнула куда-то, и я вызвал ее «на ковер»… — Когда-то вы сказали, что не могли бы жить ни в каком другом городе, кроме Ленинграда, который пахнет морем, водорослями и дымом. А чем пах тот Киев, в котором вы когда-то жили и работали? — Цветущими каштанами. Конечно же, обаяние и теплота Киева остались у меня в душе навсегда, хотя прожил я здесь лишь пять лет. А удивительная труппа театра! Всех семьдесят человек помню по именам, и многие, кого уже нет с нами, стоят перед глазами, как живые. У нас сложилась замечательная компания: актеры Киянский и Франько, заведующий музыкальной частью Соковнин и я увлеклись рыбалкой. Ездили куда-то на пароходиках. Затем Дима Франько купил машину, и мы на его «Победе» отправлялись километров за 40—50 на днепровские лиманы, удили рыбу там. А музыкант Воячик, чех по национальности, смешной, бородатый, пожилой человек, был яхтсменом. Соорудил парус на своей ветхой лодчонке, и мы на Трухановом острове занимались парусным спортом. Очень много вместилось в эти киевские пять лет… Например, помощник режиссера Николай Владимирович Питоев, совершенно удивительный человек, заразил меня любовью к автомобилям. Он давным-давно купил трофейный «Опель» и целыми днями, не вылезая, торчал под ним. Поскольку я в технике разбирался, помогал ему, и влюбился в автомобили. Мы с женой года три экономили на всем, ели одни макароны и купили, наконец, «Москвич-401», стоил который тогда девять тысяч ( «Волга» — 16, а «ЗИЛ» — 43 тысячи, как сейчас помню). — А зарплата какая была? — Я получал 525 рублей в месяц. Жена — 690, поскольку у нее было высшее образование. Кстати, когда я приехал в Ленинград, в Большом Драматическом Театре оказался единственным обладателем автомобиля. Даже у Товстоногова и Копеляна еще не было машин. — Как же вас приняли в театре? Варяг, по-сути, без высшего образования, да еще с собственным автомобилем! — Ужасно. Потому что я был ставленником Хохлова, приехавшего из Киева, которого труппа приняла в штыки. Коллектив БДТ того времени был весьма непростой. Там уже работали несколько больших артистов, и каждого окружала своя компания. Они воевали друг с другом, но когда случалось событие глобальное (как приглашение из Киева нового худрука Хохлова), мгновенно объединялись. Конечно, Константину Павловичу было нелегко справляться с этим террариумом, человек-то он уже был пожилой. Хорошо помню собрание, на котором одна артистка сказала Хохлову, что он уподобляется скверной хозяйке, у которой полный холодильник продуктов, а она еще выписывает какие-то киевские котлеты. (Одна котлета, естественно, я. Вторая — Валя Николаева). Вот такое было отношение. Поэтому было очень трудно, очень сложно. До тех пор, пока в театр не пришел Товстоногов. Это было судьбоносное и счастливое событие для БДТ. Он разгромил все группировки, повыгонял много народа из театра. И то, что я попал в обойму его играющих актеров и проработал в этой обойме с первого до последнего дня, 33 года, конечно же, мое великое счастье и огромный жизненный выигрыш. — Вы заговорили о легендарном театре БДТ. Для нас, зрителей, все, что происходит на подмостках, — таинство, священнодействие. Для актеров — каждодневная работа, порой даже рутинная, поскольку некоторые спектакли играются иногда десятки лет. И возникает огромное количество анекдотов, баек о том, что делают артисты на сцене… — Конечно, бывали смешные случаи. Ну, как можно не расколоться в такой ситуации: артист Карнович-Валуа, игравший в спектакле «Океан» адмирала, должен был выходить на сцену в начале и в конце спектакля, а все остальное время был свободен. У него было множество поклонников и корреспондентов, и он любил писать письма. Отыграв первый эпизод в спектакле, садился в гримерке, снимал адмиральский китель, ботинки, надевал тапочки и начинал строчить. Я играл Платонова, главного героя, и в конце спектакля должен был подбежать к нему и отрапортовать: «Товарищ адмирал, по вашему распоряжению капитан третьего ранга Платонов прибыл!» Однажды рапортую и вижу: адмирал стоит в адмиральской форме, шинели, фуражке и…домашних тапочках! Забыл ботинки надеть! Что со мной случилось, передать невозможно, я к тому же очень смешливый был. — У вас и сейчас глаза смеются. — А раньше можно было палец показать, и спектакль оказывался под угрозой срыва. Помню, в том же «Океане», драматическая сцена: гневный и оскорбленный, ухожу от Нины. Она удерживает меня и должна сказать: «Саша, я вас никуда не пущу, на дворе пурга!» И вместо «пурга» актриса вдруг говорит «пурген». Я зашелся от хохота и, еле скрывая судороги, уполз за кулисы… — Кирилл Юрьевич, недавно я узнала, что ваш дедушка похоронен в Сербии. Иронией судьбы моя жизнь также определенным образом связана с этой страной, и вскоре я должна поехать в Белград. Если хотите, навещу его могилу и привезу вам фотографию. — Буду вам безмерно благодарен. Я ведь деда никогда не видел, а отец не знал, где он похоронен. Но много лет назад, будучи на гастролях в Югославии, с помощью священника нашел могилу деда, а в прошлом году поехал туда с семьей. Уже сын того священника проводил нас к могиле на русском эмигрантском кладбище, очень напоминающем знаменитое французское. Находиться там было грустно: под гранитными плитами на чужой, хоть и славянской земле, лежали наши несчастные соотечественники, мотавшиеся по свету и нашедшие последнее пристанище в Сербии. Их биографии непростые, но жили они достойно. Мой дед всю жизнь учительствовал, был инспектором русских гимназий в сербских городах. Он много ездил по стране и внес значительный вклад в развитие русского образования в Сербии. Поклонитесь при оказии моему Сергею Васильевичу Лаврову. У него была нелегкая жизнь. Да, собственно, каждое поколение пьет свою чашу до дна: нам тоже досталось. Дай Бог, чтобы потомки наши жили лучше и спокойнее… 18.05.2007 Ирина ГОРДЕЙЧУК |
    
|
Сайт создан в системе uCoz